Мужчина ее мечты - Страница 67

Я сидела в кресле перед журнальным столиком и все не решалась перечитать бледные прыгающие буквы, поспешно и коряво нацарапанные на каком-то невнятном огрызке бумаги. Последнее письмо Жоржа. Последнее! И даже его он не смог написать как следует, а откладывал на потом, до тех пор, пока стало уж вовсе невмоготу.

Я понимаю его. Он никогда не любил писать письма, даже самые радужные и веселые, а тем более такие. Он не знал, как обрушить на меня новость, которая должна причинить мне жесточайшую боль, но не сообщать ее считал себя не вправе.

«Милая и любимая кошка», — начиналось его послание. Он так и не нашел подходящей интерпретации моего имени и предпочитал звать меня «кошкой»: этих грациозных животных любил более всего на свете и мечтал, когда наконец выйдет на пенсию и поселится со мной в уютном домике под Москвой, завести с полдесятка разных пушистиков. Я сглотнула слезы, которые наконец-то могла позволить себе, — все разошлись, и мое горе я выплакала без свидетелей.

«Милая и любимая кошка. Как-то это по-книжному и нелепо, но я долго думал написать тебе письмо, и вот пришло время это сделать. Не хотел вторгаться в твою жизнь, не хотел возвращать туда, куда возвращать не положено. Но речь идет о вещах, которыми не поразбрасываешься.

Помнишь Криса Хантера? Конечно да. Когда он вызывал меня в Москву из той командировки, то попросил еще и заглянуть в файл, присланный на мой домашний адрес. А там, кошка (неразборчивое слово), точные инструкции, которым я последовал.

И вот результат. Я долго колебался, куда это все девать. Долго хранил в тайне, наблюдал. К сожалению, чем дальше в лес, тем толще партизаны (не могу до сих пор расстаться с твоим кошачьим языком. Совесть у некоторых есть? Или остатки все еще мешают работать?).

Страна не заслуживает такого подарка, зато его вполне заслуживаешь ты.

Я по-прежнему люблю тебя, кошка. И так будет всегда.

Пользуйся вовсю. Целую. Люблю. Твой Георгий».

И уже совсем ниже, еще корявее:

«Даже не знаю, как тебе сказать, но это письмо тебе отправят только после моей смерти. Не плачь и не сожалей обо мне, я своей жизнью вполне доволен. И вот вспомнил как-то, ты твердила — „от содеянного мною не отрекусь“, так это и про меня тоже. Я ни о чем не жалею, и ты не жалей, обещаешь? Не знаю, смотрю ли я с облачка на тебя, читающую это письмо, но в любом случае и сейчас, вот в эту самую секунду, я тебя люблю».

* * *

Кому-кому, а себе Николай Николаевич был вынужден признаться, что Жорж в любом случае обставил его. Сколько долгих лет хлопот, тревог, опасений, тяжкого и бесконечного труда выпало на долю Н. Н. только из-за чертова Железного Дровосека с его принципиальностью, бескомпромиссностью и чистоплюйством.

Взял бы он себе эти клятые деньги — было бы даже не так обидно. Достал бы его тогда генерал Кольцов очень быстро, потому что человек, отягощенный богатством, — добыча сравнительно легкая. Он ведь от своего имущества никуда не денется, потому как привязан к нему крепче чем стальными цепями. И это Н. Н. знает не понаслышке, а испытал на собственном, хоть и не таком уж горьком опыте. Обидно, что при всем своем богатстве, при всех огромных деньгах, которые заработал благодаря собственной смекалке и таланту финансиста, они не дали ему почувствовать себя лучше и достойней, чем бывший шеф. Вот же бельмо на глазу!

Георгия не то судьба любила, не то небесный тезка активно охранял. Но был он по-прежнему неуловим, свободен и независим ни от кого — и от себя и своих прихотей в том числе.

Кстати, строго говоря, доказательств тому, что документы на эту долю имущества Крис Хантер в свое время отправил Жоржу, у Н. Н. не имелось. Только глубокое убеждение, основанное на доскональном знании предмета, да чертовская интуиция — вот и все, чем он располагал. Много это или мало — кто его разберет? Кольцов привык доверять своей интуиции. Она его никогда не подводила.

И тогда, когда озверевший шеф начал разбирательство на следующий день после похорон Сережки Злотникова, его только эта чудесная способность и выручила. Потому что светило тогда генералу Кольцову что-то вроде Соловков на новый лад. Впрочем, реакцию шефа на свои с Сережкой художества предвидел он еще в самом начале, когда начинал проворачивать сей хитроумный план. А потому заручился поддержкой, где надо. Так что не с пустыми руками встречал Жоржа в своем кабинете. И четко и внятно обрисовал ему ситуацию: или он, шеф, в их дела не вмешивается, а делает вид, что так оно и должно быть; либо те, кто имеет гораздо больше полномочий, нежели Георгий Александрович, вплотную займутся уже им самим. Ибо у высокого начальства в этом деле свой интерес имеется — и немалый.

Но Жорж рычал, что в порошок сотрет и начальство, и заместителей, и прочую шваль, которая Родину продает, как Иуда за сребреники. И бледнел генерал Кольцов, слыша этот яростный тихий рык, понимая, что нет на свете такой силы, чтобы Железного Дровосека одолеть или напугать. Мелькнула спасительная мысль про девку его: легенды ведь по «конторе» ходили о том, как он над ней трясется. Это был шанс, микроскопический, но все же шанс. А вдруг ее пожалеет, хоть и не похоже это на Жоржа — кого-то, пусть даже самого близкого, жалеть. Да и про японца намекнуть стоило бы. Ревность, обида, гнев — они глаза застят. И может, появится у генерала Кольцова пара дней на приведение в порядок своих дел.

Впрочем, он опоздал. Сухим и бесцветным голосом было объявлено ему, что Жоржа завтра на рабочем месте он не увидит. У него умерла жена: не старая, а нынешняя. Курсантка Валерия Яблоньская. А соболезнования, мерзавец, даже слушать не стал. Сказал, не от грабителей и иуд ему слова сожаления выслушивать положено. Как к стене припечатал и полную обойму прямо в лицо выпустил. Жорж никогда деликатностью не славился, скорее уж наоборот. Странно это все. Долгие годы Н. Н. ненавидит бывшего шефа и мечтает с ним поквитаться за все сразу. Душит его злость при одном только упоминании о легендарном Жорже. А вот поди ж ты — обиды на него не держит. Не испытывает то есть подобного чувства. Потому что где-то в глубине души восхищается непреклонным Железным Дровосеком. И даже в минуту, когда тот о смерти любовницы сообщал, тоже восхищался. Потому что далеко не всякий сможет так крепко держать свое горе за горло, чтобы не давать ему пикнуть лишнего.