— Ты в доме копошился? — спросила я почти миролюбиво.
Он обозвал меня неприличным словом и вытаращился, словно рассчитывал на то, что я оскорблюсь и отстану от него с глупыми вопросами.
— Ты?! — рявкнула я уже злее.
— И что?
— По стенке размажу!
— Ссс…
Он не договорил. Этот человечек принадлежал к странной породе людей, которых нужно бить сильно и при этом не жалеть. Противно, конечно, но что поделаешь.
— Я, я, пусти руку! Руку пусти, — захныкал он уже через десять секунд. Я считала.
— Зачем?
— Наследство искал, япошкино.
А вот этого мог бы и не говорить. Возмездие свершилось как-то само собой. Он захлюпал носом, принялся постанывать.
— Попробуй только взвизгни. Это будет твоя леблядиная песня. (Фу, какой жаргон. Но не политесы же с ним разводить.)
— Молчу, молчу, только не бей.
— А вот молчать не надо. Надо честно и откровенно признаваться, зачем ты меня пытался под поезд пристроить.
— Я не нарочно. — Он даже не пытался отпираться. — То есть не до смерти. Я собирался сам и вытащить в последнюю секунду, чтобы, значит, дружбу свести. В дом чтобы пригласили.
Я была рада, что из него не пришлось по-взрослому вытряхивать душу и он все рассказывал торопливо и услужливо. Но было мерзко, будто глотала болотную тухлую воду.
— Жучок твой?
— Ммм-м, — замотал он головой.
— Твой, сволочь?
— Мой, да, мой, — торопливо закивал.
— А Леночка?
— Какая Леночка? Ой! А, эта Леночка… Да я с гипнотизером связался, сукой. Какой он гипнотизер? Как из собачьего хвоста сито. Словом, она через пень-колоду после сеанса помнила, о чем мы ее допрашивали. Он ее гипнотизировать заново, а она в крик. Вот и прибегли к помощи настоящего знатока. Крутой мужичара — сразу ей из головы все воспоминания выбил. Наверное, перестарался.
В этот момент у меня возникло желание тоже слегка перестараться, но я взяла себя в руки, строго напомнив, что я время от времени законопослушный гражданин и для меня же лучше пребывать в этом качестве.
В принципе все стало ясно. Оставалась мелочь: дотащить этого гада до своей квартиры, там временно обезвредить и дозвониться до капитана Сторожука с требованием немедленно явиться к театру военных действий. И уже Павлу Сергеевичу сдать этого… с рук на руки. М-да. Легче сказать, чем сделать. Но и не стоять же здесь до глубокой ночи эдаким памятником единения рабочего класса и трудового крестьянства. Это только в сериалах легко все выходит. А на самом деле он понимает, что на этой улице меня все знают, поэтому любые мои угрозы будут пустыми и беспочвенными. Не зарежу же я его в самом деле, если он начнет голосить на всю округу, что я его веду к себе силком. В этот момент глаза человечка широко раскрылись, в них мелькнуло странное выражение не то радости, не то огорчения, не то изумления (разберешь его). И в ту же самую секунду меня кто-то тронул сзади за плечо. В общем, я — как бы это помягче выразиться? — отреагировала. По площадке что-то загрохотало, издало звук падения мягкого и тяжелого тела, а также звук типа «приглушенный вопль и последующее обиженное бормотание». Бормотание показалось смутно знакомым.
— Ну вы даете, — произнес обиженно капитан Сторожук. — Кто это вас научил так драться?
Человечек печально обвис, надежно прикрепленный наручниками к трубе в моей ванной. Мы с Павлом пили на кухне кофе и болтали о каких-то милых пустяках. Ждали опергруппу, которой собирались предъявить нападавшего с ножом, на котором имелись только его отпечатки пальцев; а также рассчитывали отыскать аналогичные отпечатки на стекле библиотечного стеллажа и вообще в квартире. Что вкупе с моим заявлением о проникновении в квартиру во время моего отсутствия должно было повлечь за собой определенные последствия для Петра Семеновича. С показаниями Разумовского было возможно инкриминировать ему и нападение в метро.
— А что же он у вас искал все-таки? — не выдержал Павел. — Надо же что-то писать.
— Хорагай, сюко и одати, — ответила я машинально. И тут же добавила: — Отдельно отметьте, что ценность этих предметов я узнала только от него, от грабителя то есть.
— Это еще что? — поморщился капитан.
— Самурайский меч, перчатка и боевая труба.
— А откуда?..
— Дедушка привез с японской войны еще. Я его видела только на единственной фотографии, где он снят на фоне горы отрубленных голов.
— Фью-ю-ю, — присвистнул Сторожук. — Серьезный был господин. И кем он вам приходится?
— Двоюродный какой-то, малоизвестный науке дедушка, у которого было свое кино в голове про трофеи и сувениры.
— А-а, — понимающе протянул Павел. — То есть вы лично ни сном ни духом. Даже легкого намека, даже тени подозрения не было?
— Ни-ни, — заверила я его почему-то внушительным басом.
— Это неважно, — уверил меня милый капитан. — Правонарушения, совершенные нашим пленником, налицо, а знали вы сами о стоимости своего имущества или нет — это уже второстепенная деталь. Заявление напишете сейчас?
— Сию минуту. Помогите составить бумагу правильно, чтобы потом не переделывать по второму кругу.
— А слоечек вы не пекли? — спросил он жалобно.
— Нет. Зато могу угостить тортиком.
— Тортик тоже сойдет. Обожаю сладкое. Кстати, позвольте выразить вам свое восхищение и еще раз назойливо полюбопытствовать — кто это вас так драться научил?
— Долгая история, Павел, и совершенно неинтересная. И похвастаться чем-то конкретным я не могу. У меня выходит от случая к случаю, скорее из-за энтузиазма, нежели из-за мастерства какого-то особенного.